Litera.ru

- Ник автора: Rebekka

- Название произведения: Luxuriousus

- Фандом (произведение, на которое пишется фанфик): ТГ

- Рейтинг (возрастной ценз): R

- Жанр: Общий/Драма/AU

- Персонажи: Бейбарсов, Лоткова, Ягун, Гроттер, Валялкин, Зализина, Зигмунд Клопп, Вера Попугаева и др.

- Пейринг: Глеб/Катя, Ягун/Таня, Ваня/Лиза, Вера/Клопп

- Аннотация: Восемь почти еще детей, таких же, как и мы, со своими страхами и надеждами, мечтами и упущенными возможностями. Они – luxuriousus. Прожигатели жизни.
Одна из них – звезда драконбола мировой величины, наивная и немного замкнутая девчонка, влюбившаяся не в того парня.
Другой – ее лучший друг, тот, кто всегда рядом и всегда поддержит. Тот, кто давно уже ее любит.
Третья – одинокая красавица, ставшая игрушкой в жестокой взрослой игре, просто пытающаяся выжить.
Четвертый – мальчик-некромаг, оставшийся на обочине жизни, использованный и отброшенный за ненадобностью. Холодный и жестокий, надменный и почти недосягаемый. В первую очередь – просто человек.
Пятая – хорошая и добрая девочка, любящая давно и безответно, что, несомненно, заслуживает уважения, ну и, пожалуй, жалости. Всего лишь жертва, желавшая пригнуть выше своей головы.
Шестой – замкнутый и простоватый, почти взрослый и непозволительно доверчивый. Мальчик-мечтатель, которому слишком рано придется понять, какого это – когда лишают надежды.
Седьмая – глупенькая и наивная девчонка, обманутая и злая на весь мир. Та, которая никогда так и не сможет поверить в свое счастье.
Восьмой – простой парень, которому выпал уникальный шанс – прожить жизнь заново.

- Бета: нет

- Предупреждения: нецензурная лексика, сцены жестокости.

- От автора: начало фанфика уже выставлялось на Гро.

Пролог
Ледяной воздух обжигал легкие, иголочками колол горло, мокрые волосы больно били по лицу, ветки царапали кожу, оставляя на руках длинные алые полосы. Из-за стены дождя не видно дороги и девушка, споткнувшись о корень какого-то дерева, упала на колени, приземлившись в холодную, скользкую грязь. Тонкий свитер промок насквозь, джинсы стали черными от воды, но она не спешила подниматься с земли, наслаждаясь холодом сентябрьского ливня. Запрокинув голову, позволила тугим струям дождя смыть с лица слезы и соленые дорожки потекшей туши, улыбка тронула чуть припухшие губы. Надо же, кажется, это была истерика. Впервые в жизни. А это даже забавно – сосущее чувство в животе, от всхлипов немного кружилась голова, тонкие пальцы, испачканные грязью, слегка подрагивали. Потеря контроля. Плата будет высокой, но, возможно, оно того стоило. Очищение через боль. Сладкую, тянущую, дурманящую разум. Необычную, непривычную, неправильную и оттого божественно приятную. Потеря контроля через истерику. Да, пожалуй, раз в жизни это можно себя позволить. И, в таком случае, это был вполне подходящий день.
С детства ее учили, что нужно быть сильной, держать лицо несмотря ни на что, и она никому не показывала своих слез. Правда, она почти никогда и не плакала. Она должна стать самой красивой – и она стала; должна быть самой умной – цель, которой она добилась, уступив, по результатам года, разве что Шурасику. Впрочем, это ее не сильно волновало, в конце концов, учеба с оценками и реальные знания и ум – разные вещи. Да и Сарданапал любит мальчиков. Должна быть всегда на высоте – пожалуйста, выше только звезды. Должна всегда быть хозяйкой положения. Девушка усмехнулась. О контроле она знала все, каждый вздох, каждый шаг, каждый взгляд были частью тщательно продуманной игры, благодаря которой она стала идолом, примером для подражания; девушки брали с нее пример, парни преклонялись, жалкие в своих тщетных попытках добиться внимания. Она должна, должна семье, имени, должна быть достойной своих предков, гордой, прекрасной. И она исполнила свой долг – стала идеальной умной фарфоровой куклой. Обжигающе ледяной, расчетливой, с тысячей масок, она была на вершине мира только на восходе своей жизни. Мира, который ей был не очень-то и нужен, честно говоря.
- Что за? Лоткова, какого черта ты здесь делаешь? – девушка обернулась и увидела возвышающегося над ней Глеба. Некромаг, удивленный было неожиданной встречей в лесу под проливным дождем, уже успел натянуть на лицо свою фирменную улыбку. «Просто отлично. Ты еще запатентуй эту гримасу, авось разбогатеешь, станешь как Гурий Пуппер. Со шрамом помогу…»
- Не твое дело, - девушка поднялась с земли, некромаг был выше ее почти на полголовы.
- Не мое. Мне просто интересно, что идеальная девочка делает в лесу в ливень. Одна, - в глазах Лотковой заплясали огоньки гнева, она ненавидела, когда он ее так называл. Только он смел и из его уст эти слова звучали, как оскорбление.
- Отвали.
- А не то что? Пожалуешься своему лопоухому дружку?
- Пошел к черту, - Катя сделала несколько шагов по направлению к замку, но Глеб преградил ей путь. – Да что тебе надо от меня?
- Я всего лишь хочу узнать, что здесь делаешь, - ухмылка парня стала еще самодовольней. Если такое вообще возможно, конечно. – Ну, или мне просто скучно.
- Пропусти.
- Зачем?
- Я сказала тебе, пошел на фиг, - девушка попробовала оттолкнуть его, но Глеб, молниеносно среагировав, сделал шаг в сторону, и Катя по инерции упала. Бейбарсов с улыбкой смотрел, как она поднималась с земли, вытирая грязь с рук о джинсы.
- Чертов некромаг, - Лоткова быстрым шагом пошла по направлению к Тибидохсу.
- Поосторожнее, дорогая, - «не смей поворачиваться ко мне спиной». Развернувшись, Катя подошла почти вплотную к юноше, с мокрых волос капала вода.
- С чего бы это?
- Я ведь страшный мальчик-вуду, - улыбка обнажила белые зубы с чуть выступающими клыками. – Ты должна меня бояться, - настала очередь ведьмы смеяться.
- Тебя? С какого перепугу? Ты не черта в этой жизни не сделал, в твоем грязном существовании нет ни капли смысла, единственное, что ты можешь – гадить своей некроматической дрянью. Все, к чему ты прикасаешься, превращается в пыль, пепел праха…
- Как твоя подруга Танечка?
- Не смей так говорить о ней!
- Отчего же? Она стала отличной куклой, игрушкой в моей коллекции.
- Сволочь! Зачем ты это делаешь?
- Что? – да, давай поиграем в святую наивность.
- Ломаешь ее.
- Я же сказал, мне скучно.
- Дерьмо. Ты, твоя чертова некромагия и твои долбанные друзья, вы все по уши погрязли в своем же дерьме, вы сами топите себя в нем…
- Заткнись, комментаторская подстилка, - сощурившись, Глеб наблюдал, как кровь приливает к щекам девушки, заставляя ее краснеть. Черт, эта дрянь даже смущается красиво.
- Ублюдок, - развернувшись, Лоткова побежала прочь, оскальзываясь на грязи. Бейбарсов с грустной улыбкой смотрел ей вслед. Просаживает свою жизнь? Возможно. Абсолютно, совершенно точно это вполне возможно. Но он не позволит тыкать его в это носом какой-то потрясающе красивой светлой шлюшке. И он не заметил, как ей идет гнев, как прекрасно горит страсть ярости в ее глазах, необыкновенно темных, синих, цвета прусской сини, в которых можно увидеть свое отражение. Черт. И как шевелятся ее алые, полнокровные губы, когда она кричит, как бьется жилка на шее, идеальной, молочно-белой, с бархатной кожей и бледно-синей ниткой вен под ней. Ее кровь. Горячая, пахнущая солью и этим долбанным дождем. Нет. Он не заметил. Ведь правда?

_________________
Быть правым - сомнительное удовольствие. Удовольствие - суметь доказать, что другие не правы (с)

Глава I.
Он смотрел на нее. Обжигающий, полный ненависти взгляд заставил бы, поежившись, выйти из обеденного зала любую. Любую, кроме, пожалуй, Екатерины Лотковой. Золотая девочка, красива, умна, воспитанная, добра. Такие дочери – гордость матерей.
- Привет, - за столик сел сонный, почти каждую минуту зевающий, Ягун.
- Привет, - «похотливая лопоухая сволочь». – Не выспался?
Внук Ягге в ответ удрученно покачал головой, заспанными глазами оглядывая стол. Шоколадная скатерть.
- Столько задали, все ночь уроки делал, - да, конечно, видимо, обхаживая ту девчонку, на курс младше, ты выполнял проект по нежетиведению. Это даже смешно. Он. Изменяет. Ей.
- Послушай, Глеб весь завтрак глаз с меня не сводит, - глядя на счастливую улыбку Гроттер, Лоткова кивнула. «Влюбленная дура». – Мне кажется, Сарданапал ошибался, Бейбарсов все-таки любит меня, - разумеется, некромаг любит тебя и еще половину Тибидохса. Иногда по несколько раз за ночь любит. – Знаешь, я, пожалуй, пойду, - не дожидаясь ответа, Таня встала из-за стола, и, виляя бедрами, вышла из зала Двух Стихий. Глеб, ухмыляясь, последовал за не, подмигнув мгновенно отвернувшейся Лотковой. Какого черта он себе позволяет? Какого черта он весь завтрак пялился на нее, прожигая дыры на идеально выглаженной белой блузке? Какого черта он подмигнул ей? И какого, к черту, дьявола, она вообще думает о нем?
- Катя! Ты меня совсем не слушаешь, - обиженно надув губы, комментатор тряс ее за плечи.
- Извини, мне пора, - быстро подхватив с пола сумку с учебниками, Лоткова выбежала из зала. Коридор, поворот, лестница, еще один коридор. Прислонившись спиной к отрезвляюще холодной стене, девушка медленно сползла вниз, закрыв глаза. Так глупо. Позволить какому-то долбанному некромагу испортить ей завтрак. Неправильно. Черт. Чертов Бейбарсов. Кажется, последнее она сказала вслух.
- Меня звали? – этот голос, красивый, бархатный, самый мерзкий для нее.
- Что ты здесь делаешь? - все еще не открывая глаз, спросила Катя. Может, если она не будет на него смотреть, он уйдет? Оставит ее здесь. И она забудет, не будет думать, просто не позволит себе.
- Хотел спросить тоже самое у тебя. Что золотая девочка делает в заброшенной тайной комнате Клоппа? – «уйди, ну пожалуйста, мне не хочется, совсем не хочется сейчас с тобой разговаривать. Ни сейчас, ни когда-либо еще».
- Сижу, - тихий шорох и горячее дыхание совсем рядом с ее лицом. Какого черта он делает? Лоткова открыла глаза и тут же зажмурилась снова, Глеб сидел на корточках, внимательно разглядывая ее лицо. – Что тебе надо?
- Ты боишься меня, - он прекрасно понимал, что это ложь, но ему надо было заставить ее посмотреть ему в глаза. Зачем? Наверно, вчера он простыл под тем чертовым дождем и теперь у него жар. Иного объяснения нет. Не должно быть.
- С чего ты взял? – теперь она смотрела на него. Нет, не так, почти на него. Немного правее его уха.
- Ты боишься смотреть на меня.
- Мне просто противно, - брови Бейбарсова взметнулись вверх.
- Ты боишься того, что я гораздо сильнее тебя, - в ответ девушка вскочила, сумка с глухим стуком упала на пол.
- Ты сильнее только из-за своей некроматической дряни, - взгляд скользнул по поднявшемуся юноше сверху вниз. – Сомнительное достоинство. Будь ты обычным магом, тебя боялись бы разве что первокурсники.
Нехорошо улыбнувшись, Бейбарсов поднял руки, уперев их в стену слева и справа от Катиной головы.
- Для того, чтобы расправиться с тобой, мне не понадобится магия. Я сильнее физически.
- Ты сможешь ударить девушку? – улыбка на секунду сменилась гримасой боли и непонимания на лице юноши, но, Лоткова, не замечая, продолжала. – Хотя, не сомневаюсь, это для тебя не проблема.
Парень резко ударил по стене, сжав кулаки и заставив девушку вздрогнуть.
Да, бойся меня, пусть только так, неосознанно, но бойся. Твой страх восхитителен. В отличие от тебя самой.
- Не волнуйся, об тебя я руки пачкать не собираюсь.
- Неужели? Боишься ноготок сломать? – зло прошипела Катя.
- Заткнись.
- Тогда отпусти меня, - спокойным, деловым тоном заметила девушка.
- Да пожалуйста, - Глеб развернулся, тяжело привалившись спиной к стене и чуть громче, чем надо, дыша. Радуясь свободе, Лоткова подхватила сумку и собиралась уже выйти из комнаты, как вдруг, напоследок, что-то дернуло ее обернуться. Какого черта? Бейбарсов сидел на полу, закрыв лицо руками.
- Некромаг? С тобой все в порядке? - зачем ты спрашиваешь, дура?
- Вали отсюда, - правильно, послушай его, пусть это будет единственным разом в твоей жизни, когда ты его послушаешь. Вот только его голос, приглушенный, хриплый… что-то с ним было не так. Неправильно.
- Что с тобой?
- Пошла вон! – а вот это зря, принуждение Катя воспринимала, как указание к действию. Прямо противоположному. Девушка подошла к парню и присела рядом, поставив сумку на пол.
- Что с тобой? - повторила она вопрос, легонько коснувшись его плеча. Глеб вздрогнул, дернув плечом и сбрасывая ее руку.
- Отвали.
- Что случилось? - ну почему, почему она не может просто встать и уйти? Чертово сострадание светленьких. Только ли оно? Да. Иначе быть просто не может. Не должно.
- Иди куда шла, комментаторская подстилка, - уйди, пожалуйста, умоляю.
- Сволочь.
- Светлая шлюха.
- Чертов ублюдок, ты последние мозги себе своим некроматическим дерьмом вышиб, - сорвавшись с места, Лоткова выбежала из комнаты. Спустя пятнадцать минут, успокоившись, насколько это было возможно, и, умывшись холодной водой, девушка вошла в кабинет нежетиведения. Сумка. Черт, она забыла свою сумку в той долбанной комнате, рядом с к гребанным некромагом. Которого ненавидела всей душой. И о котором думала все утро. Черт. Она теряет контроль. Поздравляю, мамочка может гордиться дочкой.

Некромаг Глеб Бейбарсов сидел на полу заброшенной лаборатории Клоппа, спрятав лицо в ладонях. В полоске яркого света, падавшего из решетчатого окошка под потолком, плясали пылинки. В помещении витал чуть сладкий аромат плесени, воздух был затхлым, как запотевшее стекло и, казалось, можно было написать на нем свое имя. Спасительный лед каменных стен приятными иголочками колол спину. Холод. Он помогает унять огонь, терзающий изнутри. Сжавшийся в комок, с прикрытыми глазами, юноша меньше всего походил на опасного некромага. Простой подросток. Почти еще ребенок, у которого слишком рано отняли детство и заставили повзрослеть, безжалостно растоптав веру, надежду, запретив мечтать о счастье. Нет, не в избушке старухи, много раньше. В холодных, будто пустых, похожих на залы музея комнатах родного дома. Красивый, статный отец, с колючими, ничего не выражающими глазами цвета ночного неба и спокойным, нарочито ласковым голосом. Похороненная раньше времени в склепе дома мать, стройная, миниатюрная, со светлыми, почти белыми волосами и звонким смехом. Смехом, который эхом отскакивал от стен, завешанных картинами представителей знатного рода, дробился и казался кощунственно громким. Смехом, напоминавшим перезвон колокольчиков. Смехом, с каждым годом звучавшим все реже и реже. Пышные, роскошные приемы гостей с неизменно улыбающейся счастливой парой его родителей. И тихие всхлипы за плотно прикрытыми дверями отцовского кабинета. Звон пощечин, глухие удары, мольбы, которых год от года становилось все меньше. И тихие, полубезумные признания в любви к своей жене. Холодная ненависть и вечное недовольство сыном. Непонимание. «Неужели ты совсем ничего не боишься?». И тихий, обращенный в пустоту ответ – «Только стать таким, как ты, отец». А потом был фактический побег к ведьме, желание стать некромагом и тихое торжество, когда он увидел выражение недовольства на лице отца, который не смел перечить новой «учительнице» своего единственного наследника. Единственное, что терзало Глеба все годы, которые он провел в лесу, в землянке старухи, это мать. Не вызвал ли он своим опрометчивым поступком у отца гнев, который тот смог бы сорвать на жене? Мысли о доме, воспоминания и страхи доставляли нестерпимые муки, и со временем мальчик нашел способ бороться с ними. Боль. Когда тобой играют в футбол мертвяки, думать несколько проблематично. Так уж устроен человек. Рефлексы. И как бы не был велик его дар некромага, он помогал лишь залечивать физические раны, не давал умереть, но ощущений не притуплял.
Юноша вздрогнул, поднявшись и прислонившись лбом к спасительному льду каменной стены. Попав в Тибидохс, он не стремился создать себе хорошую репутацию, люди сами тянулись к нему, он лишь с безразличным лицом отходил в сторону от толпы. Власть не опьяняла, свобода не дарила крылья, а цели и смысла в жизни давно не было. Глеб легко мог управлять окружающими, не пользуясь магией, но играя на их слабостях и желаниях. Умение управлять другими – разве этого мало, чтобы вскружить семнадцателетнему пареньку голову? Он играл, с холодной усмешкой ломая, разрушая, уничтожая. Он пытался забыться. И никогда, никогда его не волновало мнение других. Так почему же слова, сказанные светлой ведьмой в порыве ярости, так задели его? Она предположила, что он сможет ударить ее. Но ведь ни разу, за все время своего пребывания в этой школе, он и пальцем не тронул ни одну девушку. Так, чтоб им не нравилось, разумеется. Некромагия, несмотря ни на что, с физической точки зрения не очень жестока, она избавляет от необходимости, как подчас говорила старуха, пачкать руки. Юноша с силой ударил кулаком о стену, кожа на костяшках лопнула, кости пронзила резкая боль. Когда Лоткова кричала на него, он почти, почти готов был ударить ее, представлял, как она будет кашлять, захлебываясь собственной кровью. И на коленях молить о пощаде. Глеб резко согнулся по полам, его тошнило. Желчь больно обжигало горло, оставляя во рту кисловатый привкус. Это сумасшествие, бред. Как она там сказала? Некромагией себе последние мозги вышиб? Возможно. Сила, власть возносила его к небесам, как могло показаться, но правда ненавязчиво резала искалеченную душу. Он не летит. Он падает. Горькая усмешка тронула губы, поворот трости убрал в комнате. Пускай он проваливается в бездну. Но он сделает это красиво.
Прихватив забытую Катей сумку, Глеб уверенной, пружинящей походкой покинул лабораторию.

_________________
Быть правым - сомнительное удовольствие. Удовольствие - суметь доказать, что другие не правы (с)

Глава II.
Гробыня знала, что умрет в одиночестве. И навряд ли оно будет гордым.
Потому что она, должно быть, стерва, слишком самонадеянная и наивно-испорченная, и если бы она оценила саму себя по своей же системе, то получила бы не больше нуля. Наверно, ей должно быть стыдно – за то, что унижает других, за то, что стала слишком жестокой, за то, что затеяла игру, в которой не сможет победить. В первую очередь – за то, что она отвратительна самой себе.
Склепова, в очередной раз оглядев туалет и удостоверившись, что помещение пусто, наклонилась, придерживая разноцветные пряди, падающие на глаза, стремясь избавится от завтрака, делающего ее еще более мерзкой, как ей казалось.
На самом деле, она некрасива. А еще не умна, не язвительна и даже не удачлива, у нее не было блистательного старта, как у Гроттер, и завидного будущего, как у Пня.
У Гробыни, по сути, было лишь одно действительно хорошее качество – она была упорной, усидчивой, настойчивой – называйте, как хотите, главное – она всегда добивалась своего.
Всполоснув рот, Склепова направилась к классу защиты от сглазов.
Одиночество – хорошее слово, немного пустое и безнадежно холодное. Одиночество – это, считай, смерть для такой, как Гробыня Склепова.
- Ой, извините, - какая-то младшекурсница, секунду назад заливисто хохотавшая над шуткой своего друга и случайно столкнувшаяся с будущей телеведущей, испуганно икнула, порываясь помочь Гробыне собрать рассыпавшиеся по полу книги. – Я вам помогу…
- Осторожнее, детка. Не трогай своими грязными руками мои вещи, - Склепова отобрала у испуганного ребенка свою расческу. – И не забывай открывать глаза, когда ходишь по школе.
- Из… извините, я не… - девочка не успела договорить, как семикурница, оттолкнув ее, прошла мимо с гордо поднятой головой.
Глупая девчонка. Тупица.
Гробыня Склепова, до одури боявшаяся остаться одной, всегда собиравшая вокруг себя шумные компании подруг-пустышек, знала, что умрет в одиночестве. Оставалось лишь утешать себя, что это осмысленный выбор.

Остается утешать себя, что это осмысленный выбор – смотреть, как она улыбается тебе, не сводя глаз с другого. Самое обидное, кстати, что тебе уже где-то месяц, как все равно, кому она улыбается. Вообще на все все равно. На все и на всех. Валялкин улыбнулся – образ пофигиста день ото дня все больше сплавлялся, спаевался, немножко отдавая дымом-гарью, с маечниково-зоофилическим. Как мило.
А еще он вырос – сильно, спасибо Дубодаму, и научился думать, и ему наплевать на коленки Гроттер, на которые почему-то пялятся все, даже, смешно подумать, Ягун, и почти не ходит больше к Тарараху, и, о небо, выбросил старую майку. Он вообще, другой, изменился за лето, к черту всех.
- Привет, маячник.
Правильно, к черту всех. Всех-всех-всех.
- Вань, можно я сегодня с тобой сяду? – Валялкин поднял голову и удивленно посмотрел на стоящую перед ним девушку. Ли-за?
- Садись, - парень кашлянул, убирая со свободного в идеале стула свою сумку. Подумал и добавил. – Пожалуйста.
- Спасибо.
Юноша пожал плечами, мол «было бы за что», и поудобнее устроился, развалившись на стуле и положив голову на руки. Сегодня, вопреки всем привычкам, он не будет внимательным.
И плевать, что скажут другие – они не заметят даже.

И плевать, что скажут другие – они и не заметят даже, что его нет на первой паре, что он, страшно представить, прогуливает, ради какого-то романтического бреда.
Вот только сейчас – это не бред. Ну ладно, не совсем.
Тусклый свет факелов почти не освещал коридор, заброшенный было много веков назад, с потолка свисала противно-липкая паутина.
Интересно, а она сладкая?
Зигги покачал головой, отгоняя глупые мысли.
Должно быть, совсем как сахарная вата – можно намотать на палочку и…
Бред.
Наверно, это от счастья.
Счастье, восторг, мандраж, страх, даже ненависть – целую гамму чувств сейчас испытывал Зигмунд Клопп, подходя к высокой вазе-почтальону. Эти сосуды были придуманы давным-давно, еще во времена Древних войн, когда с их помощью отправляли тайные послания – суть заключалась в том, что если опустить письмо в одну такую вазу, то оно появится и в ее сестре-близнеце. Самый простой предмет-телепорт, однако отследить перемещения, так же как и автора письма, было невозможно.
Впрочем, так ли это важно, ведь Зиги прекрасно знал, кто является его собеседницей – Екатерина Лоткова, первая красавица школы. А иначе и быть не может – ведь мечты сбываются.
Малютка Клоппик был счастлив. Хотя, какой из него теперь малютка? Зелья Сарданапала сделали свое дело – юноша выглядел уже на шестнадцать-семнадцать лет.
Месяц назад, как раз после праздника в честь начала учебного года, Зигги получил письмо – не признание в любви, а лишь предложение… дружбы, что ли. Просто кое-кто выказал желание узнать паренька получше.
Зигги почти сразу догадался о личности своего собеседника – девушка, умна и начитана, раз знает о старинных Вазах, его ровесница. Естественно – только Лоткова.
Потому что мечты
Сбываются.

Вера была абсолютно уверена в том, что мечты сбываются.
Месяц назад она, ни на что, по большему счету, не надеясь, послала письмо юноше, которого любила, как бы глупо это не звучало, давно и, кажется, уже навсегда.
С детства учат, что злобные драконы всегда оказываются побежденными прекрасными принцами, а принцессы дарят спасителям своим поцелуй и вечную любовь. Вечную. Вера вздохнула. Вечность – это же ведь очень долго, наверное?
Может, она сможет?
А если нет?
И сказка кончится, растает, забытая на пыльном чердаке и никому не нужная.
Тихие шаги гулким эхом скользят по коридору, полутемному и рассветному-родному, с облицованными камнем стенами, коврами прикрытыми, да портретами следящими, невидимо-неслышимо. Но всегда-вечно зато, стража замка, после сумерек бдеющая, топящая-спасающая.
Взгляды осуждающие из-под очков, в угоду моде и игре в мудрость-статус подрисованные.
Да что они понимать могут, живые-мертвые, на холстах плесневеющих прозябающие?
Девушка грустно улыбнулась, опуская конверт в глубокую вазу китайского фарфора, украшенную вязью древних рун.
Вечность – это, возможно, и очень долго. Но, определенно, не слишком. В шестнадцать лет – абсолютно не слишком.
Ровно столько, сколько она обязана выдержать.
Жаль, что не больше.
Чуть толстоватые, с покрытыми нежно-розовым лаком ногтями пальцы коснулись шершавой бумаги, обязательно пахнущей свежескошенной травой и немножко серой – наверняка снова что-нибудь жег-взрывал в творческом порыве вдохновения. Острый лист царапнул кожу, бисеринки крови, выступившие мгновенно, запачкали уголок письма. Мелкий, немного смазанный почерк, некрасивый и неправильный.
Точно такой, как надо.
«Любимая…»
Определенно вечность – совсем немного.
Особенно, когда есть он.
Зигги – мальчик-мечта и мальчик-загадка. Одинокий, замкнутый, веселый и грустно-умный.
Мальчик, которому и дела нет до влюбленной дурочки Попугаевой.
Вера вздохнула – за шестнадцать лет она очень хорошо научилась
Как и подобает обладательнице подобного имени
Верить.
Потому что мечты сбываются.

Ягун совершенно точно знал, что мечты – это глупейшая из всех возможных глупостей.
Потому что мечтать больно.
Семь лет назад, когда бабушка попросила его отправится в лопухоидную Москву, чтобы сообщить какой-то там девчонке о магическом мире, он, по началу, приуныл. Затем, узнав, что адресат – знаменитая Татьяна Гроттер, мальчик развеселился было, хотя тогда ему, забинтованному до кончиков ушей после матча, на который удалось попасть только благодарю чуду, на все было плевать с высокой башни Тибидохса.
А потом он увидел ее – совсем как в дешевых романах, влюбился с первого взгляда, с первого слова. Точнее – с первого мгновения Тани в воздухе.
Еще у Ягунчика был лучший друг – Ваня, унылый паренек с трудным детством, эгоистичный и задиристый, глупенький и ненавистный до чертиков.
Потому что его – оборванца, вечно пропадающего в пещере Тарараха, любила Она.
Да-да, Она, с большой пафосно-противной буквы.
Ягун ненавидел Татьяну Гроттер всей душой, даже сейчас, когда она, уже взрослая и невыносимо красивая, сидела рядом с ним, улыбалась, заправляя своим, «таньковским» движением вьющуюся прядь за ухо, смеялась, чуть запрокидывая голову и морща носик, и зачем-то махала у него перед глазами рукой. Именно сейчас.
Тогда, когда он ее любил больше всего на свете.
Дура.
Влюбленная в некромага дура, глупая и слепая.
- Ау, ты меня слышишь?
- А? Что?
- Ты конспект сделал?
- Да, вот, возьми, Танюш.
Ягун совершенно точно знал, что мечты никогда не сбываются.
Зато бывают чудеса.
Волшебник он или нет, в конце концов.

Волшебница она или нет, в конце концов?
Лиза отбросила в сторону оказавшуюся бесполезной книгу. Очередная бессонная ночь, утро в библиотеке, не состоявшийся завтрак и веселенько-зелененький джинн в дальней части зала.
Она тратит время на глупости. По-пус-ту.
Еще месяц назад девушка одернула бы себя, запретила бы так думать, но сейчас…
Наверно, у надежды и вправду есть лимит, срок годности. А еще у веры.
Проблема в том, что Зализина уже больше не верила в то, что сможет найти способ влюбить в себя Ваньку, а значит – быть счастливой. За семь лет слова «Ваня» и «счастье» стали для нее синонимами, чем-то обязательным, непреложным. Целью. А без цели человек медленно умирает, начиная существовать.
Джинн Абдула с улыбкой посмотрел на сидящую за дальним от его конторки столиком девушку. Джинн был вечным. Джинн был туманом, простым сгустком дыма. А еще, джинн мог только существовать.
Насвистывая привязавшуюся ни с того ни с сего песенку, Абдулла про… хм, продрейфовал мимо Зализиной, не забыв обронить клочок никчемного теперь уже пергамента.
«Но самым желанным, равно как и непокорным является артефакт, людьми незаслуженно обретенный и карой небесной ставший, ныне почти забытый, но, тем не менее, мелькающий еще кое-где в канве бытия золотыми стежками, являющий собой предмет необычайной силы, направленной не на лишение воли и похоть пустую, но на чувства совершенно иного толка, куда более чистого и высокого, демонического и, в то же время, светлого – Локон А…»
Лиза, нахмурившись, еще раз перечитала написанный витиеватым, с множеством завитков и неправильным наклоном почерком текст.
Глупость какая-то.
«…чувства…»
Зализина улыбнулась, пусто и безумно, прикрыв на мгновение глаза – кажется, очередной подарок судьбы.

_________________
Быть правым - сомнительное удовольствие. Удовольствие - суметь доказать, что другие не правы (с)

Глава III.
- Внимательней! - сухие, жесткие указания Соловья больно режут-бьют, Гоярын, парящий в воздухе всего в паре метров от юноши, до сих пор вызывает непроизвольный, почти первобытный страх. Бояться смерти, увечий – это, кажется, у человека в крови? Случайный взгляд в сторону трибун и мгновенно сбившееся дыхание. Черт. Ягун прикрыл на секунду глаза, успокаиваясь – не дело так ненавидеть, и, самое плохое, бояться какого-то там некромага. Но ведь страх перед опасность, смертью… Парень легонько ударил кулаком по корпусу пылесоса. В этом вся проблема, некромаг – проклятый, темный, слуга Мрака, жестокий.
Почему никто, даже Сарданапал, не могут этого понять? Ему, что, развесить над обеденным залом растяжку «Глеб Бейбарсов – исчадие Ада»? Он-о-па-сен. Неужели не ясно?
Некромаги, подобно ведьмам, есть рука зла, но не зло само.
Перехватив пристальный взгляд Бейбарсова, Ягун поморщился, мысленно посылая проклятье. Ага, он зло, и поэтому ты его боишься. Или наоборот? Ты его боишься, поэтому он зло. Отлично, еще чуть-чуть и ты предложишь посадить его в Дубодам за пока не совершенные преступления.
Мерзкий, отвратительный, жестокий, почти безумный…
Поздравляю, ты его уже судишь, хотя и не знаешь толком. Впрочем, он посмел влюбить в себя Таню – это ли не причина, что б его ненавидеть?
Ненавидеть – да, но не бояться. Трус.
Мы так многое в жизни презираем, чтобы не исполниться презрением к самим себе.

Ягун, пронесшийся в нескольких сантиметрах от Лотковой, на секунду коснулся ее руки, задорно подмигнув. Катя улыбнулась в ответ – спокойно и уверенно. Точно так, как надо. Ведь она – девочка мечта, беспроблемный ребенок, та, которая всегда поможет, поймет и утешит – все будет хорошо. Она точно знает – будет-будет, непременно и непреложно. Ложно. Говорить, что все пройдет и забудется, а завтра, завтра будет новый день и новое счастье – огромная ответственность, не по годам на плечи взгроможденная. Потому что если что-то не так, можно винить уже не себя, а ее, предсказательницу неудавшуюся. Быстрый взгляд в сторону трибун – интересно, он даже в дождь рисует? Не-смот-реть.
Мокро, холодно, опасно, от высоты слегка кружится голова, совсем рядом – дракон со смертельно-горячим пламенем, а она думает о каком-то там некромаге, глупом и жестоком мальчишке, возомнившим себя разве что не вселенским злом-искусителем. Хотя, вроде там был змей…
Дракон – сильный и горячий, опасный и родной. Черт. Ну вот какой из Бейбарсова дракон? Ящерица – не больше, ну или змея – ядовитая и скользкая, подлая и мерзкая. Очередной порыв ветра и все усиливающийся дождь – встреча в лесу.
То, что не хорошо начиналось, не может хорошо кончиться.

Некромаг Глеб Бейбарсов, подперев голову руками, сидел на трибуне, наблюдая за тренировкой команды Тибидохса по драконболу – занятие, предположительно, интересное и увлекательное.
Резкий свист, порывы ветра с пылью, капли холодного дождя и носящиеся на предельных скоростях игроки – забавно. Глупо, но, стоит признать, вполне забавно.
Гроттер, подмигнув, помахала парню рукой, Катя Лоткова, летевшая чуть позади нее, поморщилась, брезгливо поджав губы. Бейбарсов улыбнулся в ответ и послал девушке воздушный поцелуй. Кате, Тане – пусть решают сами.
Игра.
Это просто игра – почти как драконбол, но больше шахматы. Можно просчитать все на несколько ходов вперед, предсказать и использовать. Манипулировать. Дергать за ниточки, неизменно оказываясь в выигрыше.
Заметив, что Соловей дал знак команде снижаться, Глеб поднялся со своего места и медленно побрел по направлению к замку – на сегодня шоу окончено.
И не важно – выиграют они или проиграют, главное – выиграет или одержит победу он. Неправильно? Пусть. Идеализм и мораль – двигатели прогресса, идущего в обратную сторону, хочешь вскарабкаться наверх - сложи крылья. Бейбарсов, ухмыльнувшись, поплотнее запахнул пальто, поднял воротник – стоило, все же, захватить зонт.

Чиркнув пару раз простой, сделанной из полупрозрачной оранжевой пластмассы зажигалкой, Валялкин, поморщившись, затянулся.
Случайность – привыкание – избавление – ломка.
За окном, сквозь мелкий дождь-морось, холодный и похожий на пыль, можно было увидеть драконбольное поле – игроки ломаными линиями расчерчивали серое, будто старое, позеленевшее серебро, небо. Глупость какая-то – гонятся за мячиками, рискуя жизнью, на пронизывающем ветру, когда туман застит глаза – Ванька фыркнул и, спустя мгновение, замер, прислушиваясь. Из дальней части галереи раздался какой-то шум, затем – недовольное ворчание. Юноша, шагнув за тяжелую, пахнущую пылью и влажной плесенью штору, прижался лбом к стеклу. Нервно теребя края пушисто-белой шали, мимо прошла Зубодериха, глаза ее лихорадочно блестели, а губы чуть подрагивали. Валялкин смял пальцами сигарету и затолкал окурок в щель под подоконником. Курение – случайность, предложенное на дне рождение друга «баловство». А потом – нервы и привычка. Парень еще раз бросил взгляд на драконбольное поле – игроки снижались. Вздохнув, Ванька направился к выходу из замка – пора встречать свою «ненаглядную», улыбаться губами холодными и, незнамо зачем, тащить ее контрабас собственноручно, когда можно применить простенькое заклинание.
Иван Валялкин никогда не утверждал, что он хороший человек. Ни разу. И, тем не менее, именно к нему обращались девушки со своими бесконечными просьбами – достать книгу с верхней полки стеллажа, помочь одеть сумку, донести контрабас. С некоторых пор юноша ненавидел музыкальные инструменты в целом и контрабасы в частности – громоздкие, тяжелые, скользкие, с противно-теплым деревом и режущими пальцы струнами, больно бьющим по коленкам корпусом. А еще он ненавидел рыжих – это юноша понял, когда одна небезызвестная девчонка, возомнившая себя неизвестно кем, взвалила на него тяжеленный летательный аппарат, да еще и всю дорогу до замка заунывно разглагольствовала о дружбе и взаимопомощи, основанной исключительно на доброте и сострадательности.
- Вот мы с Глебом, например, просто друзья, ты это понимаешь и не ревнуешь. Правда же? – Таня остановилась, повернувшись к бредущему позади Ваньке. – Правда же? – с нажимом повторила она.
- Правда, - Валялкин возвел глаза к затянутому тучами небу – вечером будет гроза.
Гроттер удовлетворенно кивнула и продолжила свои сентенции.
Если бы Ваню спросили, какого черта он терпит все это, парень лишь промолчал бы, отрешенно улыбнувшись. Во-первых, во-вторых и в двести двадцать вторых - сила привычки.
Валялкин вздохнул, в очередной раз устремив очи свои к небу – он просто привык к Гроттер, вот и вся великая любовь. Большое и светлое – солнце закатное.
Случайность – привыкание – избавление – ломка.
Гроттер была случайностью.

До земли оставалось всего каких-то метра два, когда Гроттер, резко затормозив, оборвала стремительное падение. Вверх-вниз, глотая почему-то соленый дождь, убирая со лба лезущую в глаза челку, мокрую и противно холодную. Вверх-вниз, лететь-падать. Контролировать – полностью, безоговорочно. И рисковать. Улыбнувшись, лицемерно и почти безумно, Таня, только-только поднявшаяся на высоту дай бог десяти метров, вновь направила смычок вниз. Вверх-вниз.
Если представить всю жизнь, все развитие духовное человека, как все того же человека, идущего по энной земле, то выйдет, что позади – пропасть. А идет этот самый человечек по беговой дорожке, которая сносит-отвозит его к бездне, и под час идти – это вроде бы стоять на месте. Девушка вздохнула, привычным движением направляя смычок вверх – она устала, хочется просто остановиться и оглянуться – итак слишком много упустила в безумной гонке не понятно зачем, так не дай Боже потерять еще больше.
Татьяна Гроттер была мстительной, жесткой и холодной. А еще – она до одури завидовала другим, потому что им не нужно было играть из себя скромную, идеальную светлую девочку. Но главное, Таня безумно устала.
Заметив приближающегося к полю Ваньку, Гроттер, нацепив милую улыбочку, почему-то последнее время дающуюся все трудней, стала снижаться. Это только так кажется, или и вправду дождь стал холоднее, а воздух отдает гарью-плесенью?

***
Иногда Велика Зуби размышляла о том, как сложилась бы ее судьба, не будь она магом. Даже не так – не будь магии вообще. Кем бы она стала? Вышла бы замуж, где бы работала? Была бы счастлива? Женщина грустно улыбнулась – счастье – понятие настолько индивидуальное и эфемерное. Вот, например, Сараданапал – для него счастье – смотреть, как растут, взрослеют, устраиваются в «большой мире» его ученики. Он – крадет чужое счастье, заменяя им свое. Ну, или Медузия, с ее вечным стремлением к идеалу, чистоте и пустоте. Горгонова, как и подобает Древней, почти дитя Хаоса – ей лишь бы все было красиво и правильно – мертво-хрустально. А еще ученики – у каждого из них свои мечты и надежды, желания и стремления. Для Катеньки Лотковой счастье, должно быть, тишина и одиночество, остановиться и пожить для себя. Бедная девочка, в ней Зуби всегда узнавала себя.
Юленьку – хорошую и добрую, искреннюю, настоящую, а не усталую женщину с пустым взглядом.
Детство-юность, ты никогда не вернешься, не прожить жизнь заново. Никому. Зубодериха усмехнулась, сняв очки и устало потерев переносицу – почти никому. С Зигмундом они познакомились страшно подумать сколько лет назад, когда она была еще молодой магспиранткой-хохотушкой, а он – перспективным ученым и преподавателем, застенчивым и почти не говорящим по-русски. Вновь улыбнувшись своим воспоминаниям, женщина достала старинную книгу в кожаном переплете, украшенную вязью тесненных золотом рун.
Если бы Великую Зуби спросили, о чем она мечтает, она бы ответила – чтобы ее снова звали Юленькой.
Если бы Великую Зуби спросили, что для нее счастье, она бы ответила – чтобы Зигмунд стал прежним. Потому что любит она его. Любит, любит, любит…
В камине потрескивали, догорая, поленья, а пожилая женщина, устало опустив голову на руки, заснула прямо за столом. Если бы Великую Зуби спросили, если бы ее слушали, если бы пытались понять…
…но до нее давно уже никому не было дела.

***
Тускло освещенные коридоры-галереи, кажется, бесконечны, и вечно ворчащие портреты, и холодный каменный пол, и трещащие-гудящие факелы. Тихий шепот и стук каблучков, шелест платья, шелкового-кремового, противно скользкого. Смех, высокий, эхом дробящийся. Удивленный вскрик и ужас в больших, грязно-бутылочного цвета глазах. Безумно красивых-глупых. Пустых. Взмах рукой и чарующий-дразнящий запах горячей соли и дождя, красной-прекрасной, с кончиков пальцев стекающей, пеленой-туаном-паром по коридору скользящей. Восторг, животный, простой и оттого невыносимый-волшебный. Так вот оно какое, настоящее вол-шебст-во.
Десятки ранок-надрезов, с шипением закипает кровь, рвется кожа, выгибаются, лопаясь, кости, с сухим треском, резким, будто раскат грома.
Тихий шепот – люблю-люблю-люблю и сила, по каплям наполняющая вены, мерцающая, словно алмазная пыль.
И вкусный, соленый, красный дождь.
Зигги, с криком проснувшись, присел на кровати, утирая уголком одеяла пот со лба. Сны. Страшные, темные и абсолютно чужие-непонятные. Сарданапал сказал, что ему может иногда сниться прошлое. Клопп вздохнул, подходя к окну – прошлое-будущее, столь туманно и спутано, темное-светлое, доброе-злое. Какая, в принципе, разница? Зигмунд, подобно его учителю Мироводу, практиковал всееначалие, правда, пока еще не знал этого. Ночь – длинная, будущее – чуть дальше, выше и немного в стороне. Юноше было известно, что в прошлом он
Прошлый он
Был темным магом. Выбор каждый делает сам, но порой выбор – предоставить его другим. Шестнадцать лет – это же еще детство.
Второе детство.
Звонкий смех и соль с дождем. Черт. Юноша, прижавшись лбом к приятно холодному стеклу, прикрыл глаза, вздрогнул от резкого раската грома и вспышки молнии, белым под веками. Так все же – прошлое или будущее?

_________________
Быть правым - сомнительное удовольствие. Удовольствие - суметь доказать, что другие не правы (с)

Пока 3 главы. К вечеру доредактирую, надеюсь, до последней проды.

_________________
Быть правым - сомнительное удовольствие. Удовольствие - суметь доказать, что другие не правы (с)

в помещениИ.

между смерть и для зпт не нужна.

между Гроттер и мальчик зпт.

между красивая и сидела зпт.

Через дефис.

тут на усмотрение автора, но, имхо, лучше слитно.

по-моему, он Мировуд... но спорить не буду.

опечатка?)

И еще - я поправила твою шапку, Бекк, так смотрится эстетичней, да и читать проще.

Теперь к тексту. Что Эль может сказать - только браво. Дествительно браво. У тебя, наверно, самый большой прогресс из всех виденных мной. Я вспоминаю те тексты, которые ты присылала мне, к которым я, еще юный, неопытный бет, боялась подступиться - так, мне казалось, много там огрехов, и сравниваю это с тем, что вижу сейчас. И не могу подобрать слов, чтобы описать ощущения. Пафос, который был неизбывным, стал легким, необходимым, грязно-тошнотворным. ООС, за которое я хотела тебя убить, превратилось в нужное, приближающее героев к нам, читателям. Ошибок и корявостей практически не стало - даже я, со своим придирчивым взглядом уже опытной, даже, как выяснилось, "элитной" беты, нашла их мало, а те, что не выделила, списываются на авторский стиль. И у тебя выработался свой, собственный стиль - высокомерный, возвышенно-грязный, чуть снобистский. Великолепный и очень близкий мне по духу.

Бекк... Тань, еще раз - браво. Я, честно говорю, на полном серьезе тебе завидую.
И еще - если тебе когда-нибудь снова понадобяться услуги беты, ты знаешь мою аську. Ибо править такое - истинное наслаждение.
*Тем более, обе уже поднабрались опыта, може, и сработаемся, кто знает?..*
Давно я не писала таких отзывов.

Все еще в восхищении,
Эль.

_________________
And if you go - I wanna go with you,
And if you die - I wanna die with you.
Take your hand and walk away...(c)

Великая
Rebekka
Что хочу сказать... Это был один из тех фиков на Гротке, которые я начала читать не с начала - просто очень захотелось прочесть, потому что знала, что автор хороший. Поначалу не могла привыкнуть к нежданным пейрингам и ООС, но потом поняла, что фик меня зацепил, и именно тем, что здесь всё так необычно и в то же время жизненно. Не по канону, но правдиво и честно.
В общем, мне очень нравится.
Ах да, ещё добавлю сакраментальное "Жду проду!" Потому что действительно её очень жду))
*хомяг заметил, какой необычно большой для себя отзыв написал, и обомлел)*

_________________
...Пойдем на тот конец, где балом правит вечер,
В этот адский рай, где жизнь через край до утра.
В отель Разбитых Сердец, в кафе Нежданной Встречи,
По Бульвару Роз - пора, мой друг, пора.
© Машина времени

Эl'ko
Спасибо. нет, действительно, не в том смысле, что "ну да, отзыв прочла, самолюбие потешила, всем спасибо, все совбодны", а действительно спасибо. Да пусть не обидятся на меня остальные, но твое мнение, как, практически, единственного человека с которым я хоть как-то общалась с Гро, да и вообще мне очень важно.
Нет, правда, очень приятно и благодарна тебе почти до слез.
Ты мне только таких постов больше не пиши, ладно? А то я ж до жути боюсь написать хуже, и разочаровать, и оказаться еще большей бездарностью и т.д. и т.п. лучше ругай - тогда у меня стимул "стану лучше назло".
Спасибо огромное еще сто двадцать два раза. побежала исправлять ошибки.
Гелата*
Спасибо)
Исправлю.
ООС - наше все, а, если честно, старалась без него, но сами видите, как вышло.
А вот мне начало не очень нравится. особенно первая глава. Ну да ладно, все равно спасибо)

_________________
Быть правым - сомнительное удовольствие. Удовольствие - суметь доказать, что другие не правы (с)

Ну, пока что с продами проблем нет, ибо эта и следующая глава уже даже на Гро выставлялись, следовательно - написаны.
Ошибки искала. даже нашла, но прошу простить и ткнуть носом, если что, ведь глаз, как у автора, замылился.


Глава IV.
Вере снилось, будто бы она, почему в кремово-белом, несуразно длинном платье стоит напротив высокого, украшенного паутиной витража окна. Холодный ветер иголочками колет уже раскрасневшиеся щеки, а чуть дрожащие пальцы нервно теребят подол. Вдруг из дальнего конца галереи, из темноты, которой девушка боится с детства, раздается сухой смешок, и Вера срывается с места раньше, чем успевает до конца понять-решить, что это. Бежать жутко неудобно и, остановившись, девушка прислоняется к стене, снимая туфли на высоченных шпильках. Отдышавшись, Попугаева, отбросив в сторону туфельки, продолжает путь, стараясь не обращать внимания на незнакомые портреты, гогочущие ей в след. Сворачивает куда-то в сторону, в боковой коридорчик, и упирается в тупик. Узкие окна-бойницы затянуты паутиной, толстой и идеально белой, кисло-сладкий запах плесени щекочет ноздри, с тихим шипением гаснет чадящий факел. А за оконцем, решетчатым, вытянутым, красная-прекрасная луна и безоблачное-беззвездное иссиня-черное небо. Уверенные шаги, эхом от каменного пола, и смех, полубезумный-полумертвый. С улыбкой из тени выходит юноша, тонкие, обтянутые бледной кожей пальцы сжимают простой, чуть ржавый длинный нож. Обидно, неправда ли? Ты-то рассчитывала на инкрустированный рубинами кинжал, можно даже серебряный, и чтобы алые камни красиво сочетались с твоей кровью. Мечты-мечты.
Но самое обидное – ты его знаешь. Ну что же ты молчишь? Ах да, у нас сегодня, кажется, немое кино.
Беззвучный крик и, будто в замедленной съемке, Попугаева оседает на пол, оставляя на стене длинный, грязно-красный след-полосу. Вытерев нож о ее же платье и коснувшись холодным пальцем губ, парень, усмехнувшись, уходит.
Где-то вдали играет арфа, а небо за окном стремительно светлеет в предвкушении рассвета. Поручик Ржевский, с саблей на перевес, спешит встретить новую коллегу.
- Вера! – проснувшись от громкого визга прямо над ухом, девушка удивленно посмотрела на Пупсикову. Нет, ну вот и надо так кричать?
- И тебя с добрым утром, - зевнув, Попугаева села кровати.
- Все о принце на белом коне грезишь? – хитро улыбнувшись, Дуся подошла к зеркалу.
- В смысле?
- Ну, - подруга провела рукой по волосам, черным с красноватым отливом. – Ты во сне разговаривала. Зигги, Зигги, - передразнила Пупсикова.
- Я точно это имя называла?
- Ну да.
- Ну да, - эхом повторила Вера. Странно, ей показалось, что это был… Впрочем, неважно.
- Эй, ау, ты чего? – Дуся помахала у соседки перед глазами толстой, ровно-розовой ладошкой.
- Ничего. Что нового?
В предвкушении закатив глаза, Пупсикова начала «отчет».

***
В класс серым облачком продрейфовал Безглазый Ужас, тихим кашлем призывая к тишине. Сухой шорох бумаги, скрип пододвигаемого стула и несколько запоздалых смешков – урок начался.
Иван Валялкин, будь его воля, давно поставил бы на себе крест – большой и красный. Красный крест – помогите, не так ли?
Взглянув на часы, Ванька чуть нахмурился – ну где же она? За несколько недель уже успел сформироваться определенный ритуал – за пять минут до урока, неловко придерживая книги, в кабинет входит Лиза. Бросает смущенное «Привет», смешно краснеет и усаживается за парту. Убирает темные, прямые волосы, вечно падающие на глаза, за ухо, нервно прикусывая губу. Затем, еще больше краснея, выправляет прядь, будто пытаясь спрятать лицо от соседа. Валялкин хмыкает и, скрывая улыбку, старается не смотреть на нее весь урок. Это сложно, по правде. Девчонка, стеснительная, красивая и глупо влюбленная, до нельзя забавная, не любоваться ею почти невозможно. А потом, прошептав «До встречи», Лиза срывается с места, обычно забывая какую-нибудь тетрадку. Он протягивает ее ей, наблюдая, как Зализина, краснея, бормочет «Спасибо», заталкивая возвращенную вещь в сумку. Иногда им приходится работать в паре, и тогда у девочки едва заметно дрожат руки.
Валялкин ей завидует. Любить – вроде как счастье.
Но сейчас это не главное. Тик-так, тик-так, десять минут от урока. Да где же она?
Иван опустил голову на руки, голос преподавателя, шелестящий, словно жухлые листья, убаюкивал. Черт, ну сколько можно? Еще пара минут и он просто выскочит из кабинета, на бегу вспоминая, где там ее комната, постучится и, тяжело дышащий после импровизированного кросса по замку, отчитает за прогул. Потому что она должна быть рядом. Должна, краснея, сказать ему долбанное «Привет» чуть ломким голосом, и заправить-выправить прядь, и улыбнуться, и забыть какую-нибудь мелочь. Валялкин закрыл глаза, пытаясь успокоиться – все хорошо, ничего, что Лиза не пришла, он и не заметил и, уж тем более, не волнуется.
Вот только…
…его Лиза.

***
И не важно, как сейчас больно, лишь бы впереди мелькало счастье. Лиза, прикусив губу, провела ножом по ладони. Красные капельки, мгновенно выступившие на бледной коже, впитались в лезвие. Плата принята – отступать, как бы это пошло не звучало, некуда. Вытерев слезы, девушка улыбнулась. И не нужна ей ничья помощь.
Но хоть бы одна сволочь предложила.

Медленно, почти неуловимо меняется – можно не заметить. Сегодня чуть холоднее, чуть дольше уроки, чуть больнее упреки, чуть строже учителя, чуть дальше друзья. Постепенно, так, что вполне можно пропустить момент, все становиться чужим и жестоким. Жестокость – поздравляю, ты выросла. За что боролись, на то…
Но главное, вполне можно не заметить и, с улыбкой, по ножам вперед. Можно даже поверить, что к счастью.
Все можно. Можно-можно-можно. Может, можно, а может и нельзя – ты только верь. И тогда будет почти не так больно. Почти незаметно.
Потому что надежда – глуха.
Потому что справедливость – слепа.
А жестокость – безумна.
За окном, пыльным-мутным, пошел снег – первый в этом учебном году. Зима. И когда только она успела подкрасться? Незаметно.

***
Не обращая внимания на бормотание преподавателя, Глеб со скучающим видом чертил что-то в тетради, изредка поглядывая по сторонам. Слева от него сидит Гломов – простоватый и недалекий. Зато честный и прямолинейный. Искренность – отличное качество, если его обладатель, ко всему прочему, глуп. Рядом с ним Гробыня, лицо уставшее, с едва заметным сероватым оттенком, то и дело зевает, уже не прикрывая рот рукой. Короткая юбочка открывает на всеобщее обозрение стройные ноги в черных чулках, на голове, как и ожидалось, нечто яркое и безвкусное. Бейбарсов поморщился – как всегда, девчонка воплощение вульгарности. Справа, изредка бросая на него провокационные взгляды, сидит Гроттер, на этот раз нечто на голове не яркое, но от того не менее странное. Девочка определенно, для него старалась. Как мило. Рядом с ней верный цепной пес Ягун, разве что не тяфкает от готовности всегда помочь. Вот она – тайная сила великой волшебницы – друзья. Не встреть девчонка семь лет назад болтливого увальня и рефлексирующего маечника, из нее вышла бы совсем не плохая темная колдунья – одинокая, замкнутая, магически сильная, спасибо Чуме, в меру умная. Жаль только, инертна. Но убери от Гроттер друзей сейчас, что останется? Глупенькая, наивная, абсолютно не знающая жизни маленькая девочка, ведомая и доверчивая. Пустышка, что хуже всего. Все, что в ней есть, что она есть – это ее друзья. Склонность к познанию, уверенность, упрямство – от настойчивого маечника, привычка вякать не к месту, наивность, вера в людей, «светлость» - верный Ягун, язвительность, до того нелепая, что вызывает лишь жалость, от Гробыни. Гроттер, словно линза, увеличила характерные качества своего окружения, переняв их.
Вот только, ухмыльнулся Бейбарсов, ноль при умножении все-равно-на-что дает ноль.
Заметив, что Глеб заглядывается на его подругу, Баб-Ягун прошептал что-то вроде «Хороший некромаг – мертвый некромаг». Бейбарсов даже улыбнулся искренне, мертвый некромаг – это что-то новое.
Сидящая позади комментатора Лоткова устало прикрыла глаза – как же этот вечно сующий не в свое дело нос мальчишка ей надоел. Вот для нее уж точно друзья не спасательный круг, а тянущий ко дну камень. Да и вообще… Стоп. Дальше и думать не смей. Лучше позли ее.
Ухмыльнувшись своей фирменной, мефистофельской усмешкой, Глеб подмигнул девушке. В ответ Катя, нахмурившись, отвернулась. Краем глаза Бейбарсов уловил настороженный взгляд Тани и послал ей «успокоительный» поцелуй. Непосредственная Гроттер показала парню язык.
Некромаг возвел глаза к затянутому паутиной потолку. Ну за что ему это?
И дернуло его тогда поклясться.

***
Почти прозрачная жидкость чуть отсвечивает серебром и пахнет приторно-сладко, корицей с ванилью. Магпункт пуст, не считая тебя, впрочем, тебя и вправду можно пока не считать. Мальчишка, ничем не выдающийся, разве что немного сильнее, чем возможно и амбициозней, чем следует. Ты выливаешь зелье в цветочный горшок - в который раз? И улыбаешься, пусто и безумно, своему отражению в грязном стекле. Подходишь ближе и расчерчиваешь пыль на окне на квадраты. Половину стираешь, и они становятся почти такими же черными, как небо. Сыграешь в шахматы? Пешки – оглянись по сторонам, за остальных сойдут некромаги да кое-кто из учителей. Осталось лишь выбрать ферзя. Кстати, у тебя уже есть кое-какие кандидатуры, не так ли?
И твое имя еще прогремит на весь мир.
Ты уходишь, бросив на последок взгляд в сторону впитавшегося в землю зелья. Глупцы. Зачем возвращаться к сорока годам, когда у него есть, смешно подумать, вторая молодость?
Наблюдавшая за пареньком из-за ширмы Ягге покачала головой – как и, главное, когда Сарданапал успел прозевать, хм, проявление былых амбиций? Остается надеяться, что в этот раз он попытается захватить мир каким-то более удачным способом – это ведь может быть даже забавным. И, разумеется, старушка не собиралась сообщать никому о своих догадках. Первое – мальчонка не так уж и плох, даже по сравнению с непутевым Черноморовым, второе – жизнь стала невыносимо скучной и война будет как нельзя кстати. Ну и третье – она, как-никак богиня, правда, об этом мало кто помнит. Какое ей дело до проблем смертных?
Напевая какую-то глупую песенку, Ягге продолжила помешивать зелья – направо-налево, направо-налево, направо-налево. И никуда ты, Катюша, не денешься.

***
- Аккуратней, - Вера, морщась, потерла ушибленное плечо.
- Смотри, куда идешь, - Глеб, присев, начал собирать рассыпавшиеся по полу рисунки. Попугаева, вздохнув, опустилась рядом.
- Давай помогу.
Бейбарсов, перехватив ее руку за запястье за долю секунды до того, как перепачканные чернилами пальцы коснулись бумаги, с ненавистью посмотрел на девушку. И не важно, что за ненавистью – удивление и что-то светлое и приятное, что-то, напоминающее, что это всего лишь паренек, слишком рано повзрослевший.
- Ты с ума сошла? Помогаешь мне?
- Не хочешь – не надо. Я же как лучше… - Попугаева замерла, зацепившись взглядом за одну из картин. – Можно?
Не дождавшись ответа, девушка, на глазах изумленного некромага, вытянула из вороха бумаг черно-белый набросок. Толпа людей – на первый взгляд безликих, но если приглядеться – прорисованы даже мельчайшие детали.
- Что это?
- Рисунок. Ты что, совсем тупая? - последнее слово прозвучало слишком грубо, больно резанув по уху.
- Но мы думали, ты только Таню рисуешь.
- Ваша проблема в том, что вы думаете коллективно. Зачем мне рисовать Гроттер? Да еще и, - парень обвел взглядом листы бумаги – не меньше десятка, разбросанные по полу. – В таких количествах.
- Мало ли.
- Мыслей у вас? Да, и в правду мало.
- Знаешь, если бы ты хоть чуточку постарался…
- Что? – Глеб, поднявшись, с усмешкой смотрел на девушку.
- Постарался как-то влиться коллектив, что ли. Был бы вежливее, знаю, ты можешь, к тебе бы лучше относились…
- И кто мне это говорит? Тибидохская сплетница, которую все презирают.
Вера улыбнулась, искренне, пожалуй, впервые при разговоре с этим странным человеком.
- Да, ты прав. Но ты все же постарайся, хорошо? Они... милые, если приглядеться.
И, обойдя столб имени Бейбарсова, Попугаева направилась к выходу из замка.

_________________
Быть правым - сомнительное удовольствие. Удовольствие - суметь доказать, что другие не правы (с)

Rebekka
Моё мнение не изменилось) Жду продолжения!

_________________
...Пойдем на тот конец, где балом правит вечер,
В этот адский рай, где жизнь через край до утра.
В отель Разбитых Сердец, в кафе Нежданной Встречи,
По Бульвару Роз - пора, мой друг, пора.
© Машина времени

*улыбнулся* кстати, я тебя в аське вообще не вижу(( а жаль...

хорошо, желание автора - закон)
Здесь *между она и почему* авторская зпт, но по канонам ее быть не должно, исправлять или нет - твое дело.

вроде слитно пишется.

перед и тоже зпт.

зпт не нужна.

зпт после возможно.

либо без зпт, либо еще одна зпт перед богиня.

общее содержание меня удовлетворило) продолжай кормить нас продами)
но с зпт все-таки давай поаккуратней!!

_________________
And if you go - I wanna go with you,
And if you die - I wanna die with you.
Take your hand and walk away...(c)

Эl'ko
Спасибо, вечерком исправлю. Что же касается запятых... эээ, я стараюсь, да?
Гелата*
Спасибо.
К читателю:
Ну вот, собственно, последняя прода, которая выставлялась на Гро. Типа бойтесь.

Глава V.
Лиза недовольно пинает часы, кукушка тихонько ухает, будто сова. На белых ладонях тонкие шрамы кажутся серебристыми в тусклом свете луны, желто-серой, неровно обрезанной по краю. Под ногтями у девушки засохшая, коричневая полу-кровь-полу-грязь, волосы слиплись у корней и отливают багровым, кожа головы расцарапана.
Глупая-глупая-глупая.
Остается надеяться, что ты хотя бы никого не убила в припадке. Правда, кто же знал, что побочным эффектом этого милого ритуальчика окажется временное безумие? Впрочем, дело сделано – Локон в шкатулке дурачка-комментатора, который принесет его Гроттерше, можно не сомневаться.
Зализина еще раз пинает часы и, прихватив банные принадлежности, идет в душевую. Лелеять коварные планы дело святое, но завтра все же стоит выглядеть… достойно. Хотя бы, чтобы не привлекать внимания.

Баб-Ягун, ухмыльнувшись, убрал в тумбочку мерцающую рунами шкатулку, подозрительно косясь на соседа. Итак, Лиза неизвестно как разузнала о Локоне, решила передать его Тане, да еще и нанесла на артефакт несколько заклятий, предположительно стерших все следы ее магии. Настолько простеньких, что практикующему телепату ничего не стоит считать образ «отправителя».
Ягун, до носа укрывшись одеялом, пожелал сладких снов любимому пылесосу и, гипотетически, соседу по комнате.
Отлично, теперь стоит только придумать, как можно использовать в своих целях Лизкину дурость. И, кажется, у него уже есть пара идей.
В эту ночь юноше снились розовые ушастые пылесосики, что, несомненно, было хорошим знаком.

***
Горячо. Внутри дракона настолько жарко, что кажется, будто воздух плавится. Должно быть, соперники напоили чем-то свои «ворота». Прикасаться к стенкам невозможно, больно долго стоять на одном месте, легкие обжигает. Кружится голова, гулким эхом стелятся ровные удары – бьется сильное, огромное сердце дракона. Бейбарсов, волей случая запертый в своеобразной ловушке, грустно вздыхает. И какой черт дернул его записаться в местную команду по чему-то там, когда он даже правил не знает?
Ах да, Гроттер. Девчонка ему докучала, ее было… слишком много, что ли?
С диким визгом рядом с Глебом приземлилась Таня. Ну вот, он же говорил – она буквально по всюду. Девушка, ойкнув, быстро встала на ноги – пол был слишком горячим, чтобы сидеть. Скривилась, старательно изображая кокетливую улыбку. Начала светскую беседу.
Бейбарсов, грустно вздохнув, попытался придумать способ извлечь сердце дракона, не привлекая внимания, в конце концов, подобные ценности лишними не бывают.
Гроттер закончила светскую беседу и начала вешаться некромагу на шею. Последний, стряхнув шаловливые ручонки предположительно с плеч, с интересом разглядывал стенку. Интересно, если очень долго биться о нее головой…
Дракон, чихнув, с сожалением выплюнул парочку. После желудка ящера декабрьский воздух казался ледяным, и Глеб потуже обмотался мохнатым зелененьким шарфиком. Зеленый? Пообещав себе отомстить Жанне, Бейбарсов изменил цвет шарфа на брутально-черный.

Гробыня Склепова, не обращая внимания на гневно кричащего что-то Соловья, флиртует с Шейхом Спирей. Счастливый парень кивает и смеется в нужных местах, с трудом различая слова среди шума на поле. Девушка наклоняется, рискуя упасть, и целует его в щеку.
Гурий Пуппер с тоской смотрит на них, теребя рукава теплой, делающей его похожим на снеговика, куртки. В стороне от него дракон выплевывает недавно проглоченных тибидохцев, среди них – Татьяна Гроттер. Гурий не обращает внимания, лишь чуть морщась от оглушительного чиха ящера.
Приоритеты меняются.
Гробыня смеется, запрокидывая голову назад, короткую юбочку треплет ветер, согревающее заклинание, произнесенное Шейхом, пришлось как нельзя кстати. Да, он не станет мужчиной ее мечты. Но мечта ведь тем и хороша, что только мечта?
И проблема даже не в деньгах. Не в успехе, который они могут ей гарантировать. Не в связях. Все дело в одиночестве.
Склепова не узнает, что у Спири, давно уже справившегося с любовной магией, недавно погибла девушка, и он тоже борется с тишиной-пустотой-ненужностью.
Он предложит Гробыне пожениться после окончания Тибидохса. Та согласится, старательно изображая радость, чтобы не огорчать его. Парень увидит ее улыбку и сыграет счастье.
Вот только они пока не знают, что им предстоит пережить. Простите, попытаться пережить.

Татьяна Гроттер, чуть улыбаясь, устремляется за очередным мячом. Ветер в ушах превращает крики других игроков в ровный гул, рядом на огромной скорости проносится Ягун. Парень слегка притормаживает, чтобы кивнуть в знак поддержки, но девушка не замечает этого. Ее взгляд прикован к небольшому шарику в паре десятков метров от нее.
В погоне за целью,
Мячик перехватывают за пару секунд до того, как пальцы Гроттер сомкнулись бы на теплой коже.
которая растает как дым,
Баб-Ягун крикнул что-то сочувственно. Гроттер вновь устремилась за мелькнувшим где-то вдали ярким пятном.
легко не заметить самого важного.

Холодно. У Кати немеют пальцы, но варежки будут мешать при захвате мяча. Который она уступит Гроттер, конечно. Быть героиней драконбола – ее прерогатива. Рядом недовольно хрипит Гоярын, большая ящерица, которую она так и не научилась не бояться.
Гораздо проще любить – принимать, закрывать глаза на боль, ожоги. Жаль, что не на страх.
Игра началась чуть больше получаса назад и пока что ни одного мяча заброшено не было. По каким-то ясным только Соловью причинам на поле был выпущен Бейбарсов – зачем он здесь, когда даже правил не знает? Благо хоть летать умеет, вроде. Лоткова ухмыльнулась, заметив парящего на другой части поля некромага, и помахала тому ручкой. Через секунду зажмурилась – обжигая пламенем, к юноше устремился дракон. Заметив ее страх, пролетавший мимо Ягун удивленно крикнул что-то, Катя в ответ лишь пожала плечами. Она не хотела привыкать-не видеть-не замечать псевдосмерть.
Через пару минут, прихватив какой-то мячик, в драконью пасть сиганула Гроттер. Кто бы сомневался. Спустя еще минут десять Ягун забросил чихательный – и вновь предсказуемо. Локтова поморщилась, порой ей казалось, что вся игра – не больше чем условность, вуаль, прикрывающая личные отношения участников.
А она будет просто смотреть со стороны.
Прошептав заклинание, девушка послала искру. Шарфик Бейбарсова замерцал призывно-салатовым, и Катя подавила смешок.
Неожиданно Гоярына начинает бить мелкая дрожь, из пасти вырывается гулкий рев. Лоткова, нервно сглотнув, пытается успокоить дракона, впрочем, сама не понимая, что и как следует делать. Традиционные приемы не помогают.
Девушка замирает.
Дракон извергает струю обжигающе-горячего пламени. Слишком – упырья желчь не спасет. Купол напротив дракона покрывается копотью.
Короткая передышка и еще один плевок огнем.
Катя не может пошевелиться, зрачки расширены, на глаза будто опустили черную вуаль. Сердце бьется слишком быстро, девушка почти не дышит.
Черт, как же страшно.
Панический страх. Дорогая, похоже, у тебя фобия.
Кажется, будто она попала в какой-то кошмар, самый-самый жестокий из всех, что она когда-либо видела. Надо проснуться. Глупая, наивная мысль, как и большинство надежд в ее жизни. Если ущипнуть себя, можно очнуться ото сна.
Вот только для этого придется пошевелиться, на что ты сейчас явно не способна.
Гоярын разворачивается и выдыхает новую струю пламени. Катя с ужасом смотрит, как стена огня стремительно приближается. Ну все, сейчас ты станешь пылью.
Жар опаляет пылесос, краска на нем плавится, лопается, пузырясь.
В последний момент кто-то накрывает девушку собой, защищая.
Согретые пальцы покраснели после мороза, их неприятно покалывает, а нос щекочет мохнатый шарф.
Горячо.

Бейбарсов, со скучающим взглядом следящий за игрой, с удивлением подумал, что могла бы получится неплохая картина.

Резкий свист и глупые выкрики игроков, которые все равно никто не услышит. Рев пылесосов, отвратно воняющих рыбой и кислятиной. Раздражающие чихи дракона соперников, сопровождающиеся выбросами пламени с едким, от какого слезятся глаза, дымом. Бахвальские бравады комментатора. Тонкая, незаметная магия одного из участников направлена против Гоярына, который, обезумев от боли, палит во все стороны. В неслышном из-за гула крике заходится Зализина, Катя Лоткова, что ближе всех к дракону, лишь с удивлением наблюдает, как плавится корпус ее пылесоса.
Страх сковывает.
Не понимая, что делает, действуя практически инстинктивно, Бейбарсов бросается к «воротам» тибидохской сборной, закрывая собой Лоткову от струи пламени. Куртка сгорает в секунду, в воздухе явственно ощущается запах паленого пера. Черным пеплом опадает пуховик. Ступа обращается в угли.
А дальше – только чуточка дыма и оранжево-красная стена, из-за которой ничего не видно любопытным зрителям.
Некромагу кажется, будто его раздирают на части, в каждый сантиметр тела втыкают раскаленные иглы. Жизнь не проносится перед глазами, нет даже мало-мальски достойных мыслей, кроме
Надо сказать что-нибудь красивое…
И нафига я это делаю?
Черт, как же больно.
Магия спасает тело, на котором нет ни одного ожога, но ни чуть не преуменьшает ощущения, как если бы парень действительно попал под драконий огонь.
Го-ря-чо.
Слишком.
Нестерпимо.
Жжет-жжет-жжет.

Когда он очнется, противники уже выиграют матч.

_________________
Быть правым - сомнительное удовольствие. Удовольствие - суметь доказать, что другие не правы (с)

Мне безумно понравилось.
Все.
Особенно то, с какой стороны расписаны персонажи.
Все, все, как я люблю.
Идеальный фик.
И Лоткова, и Гроттер, и Бейбарсов. И Валялкин, и Зализина.

Снимаю шляпу.

_________________
Кхм... Скатились... Эдо и Мидзухо - блондины, а ведь каваят. Но ничего, Эл и Рицка навсегда в моем сердце ^_^ Онито точно не блондины. *разве что крашенные*
Сенен-ай is love.
Яой is love.

Rebekka
По-прежнему очень интересно. Жду продолжения!)

_________________
...Пойдем на тот конец, где балом правит вечер,
В этот адский рай, где жизнь через край до утра.
В отель Разбитых Сердец, в кафе Нежданной Встречи,
По Бульвару Роз - пора, мой друг, пора.
© Машина времени

Doo
Гелата*
Спасибо)

Глава VI.
У Ягуна беспорядок в комнате, какой не назовешь в порыве великодушия творческим. Тут и там разбросаны детали пылесосов, микроволновок и, даже, газонокосилок, зазывно воняющих маслом и испорченным майонезом с рыбой. Узкая кровать завалена отвертками, плоскогубцами и прочими инструментами, спит же играющий комментатор, похоже, в кресле, прикрытом клетчатом, чуть тронутом молью пледом, закутавшись в который сейчас и сидит Гроттер. Тонкие, бледные пальцы с коротко стриженными непокрытыми лаком ногтями, заусенцами и царапинами крепко сжимают большую, полную дешевого растворимого кофе кружку, красную, с белой рекламной надписью. Сама же девушка, с воспаленными от слез глазами и больше обычного всклоченными волосами, тихонько подвывает-скулит, спасибо только что кончившейся истерике. Ягун заботливо обнимает ее за плечи и шепчет всякую успокаивающую чушь, в которую из последних сил старается не верить. Таня с благодарностью смотрит на него, кивая в такт словам. За окном не на шутку разыгралась метель, незакрытая форточка стучит-хлопает, а в комнате до жути холодно, на подоконнике оседают тонкие, угловатые снежные хлопья. Комментатор порывается прикрыть окно, но девушка останавливает, еле слышным, надорванным и охрипшим голосом прося оставить так, как есть.
Холодно? И душно.
Потому что нельзя контролировать – для Гроттер, кажется, нет ничего хуже, будто в клетку заперли.
Бездействовать. Только думать.
Раз за разом вспоминать, как плавится-лопается пластмасса-краска, как черным пеплом опадает ступа, как ноздри щекочет запах паленого пера…
Баб-Ягун тоже недоволен, правда, по несколько иным причинам. Он не станет признавать, что поступил неверно или жестоко. Увольте, это – не жестокость, это – реальность. Выживает сильнейший?
Еще бы чуть-чуть – и подлейший.
Вот только не удалось – просчитался. И, самое обидное, какое-то время ничего нельзя с этим поделать.
Бездействовать.
Только планировать – на этот раз лучше.
Гроттер, всхлипнув, отставляет кружку, пристраивая ее на шаткой табуретке с облупившейся зеленой краской, и опускает голову на плечо парню. Тот, улыбнувшись незаметно, гладит ее по голове, перебирая спутанные, чуть мокрые от снега пряди.
Ягуну кажется – что вот оно, истинное счастье, почти мечта заветная наяву. И даже делать ничего не хочется.
Carpe diem.

***
Лиза этой зимой вечно мерзнет, кутаясь в смешных длинных шарфах, да пряча руки в теплых варежках. Пальчики у нее длинные, ноготки всегда накрашены ярко-красным лаком, а сквозь тонкую кожу видны зеленовато-синие жилки. Костяшки расцарапаны, на кончиках пальцев белые, почти не заметные шрамы – спортивные травмы. Сейчас на левой ладони кожа будто покрыта лаком – натянуто-гладкая и блестящая, словно натерта маслом, воспаленно красная, с белыми полосами. Касаться ее невозможно больно, а на прикушенных губах ранки с запекшейся кровью. В полутемном магпункте Ягге скачет вокруг некромага с Лотковой, а до обожженной ладошки Зализиной никому дела нет.
Девушка, выдохнув, молча глотает слезы, баюкая руку. Лак на ногтях облупился и оплавился, кое-где содран, а шевелить пальцами почем-то не выходит. Вообще, после запястья ничего кроме жуткой боли не чувствуется.
Душно, хоть окно бы открыли. У Лизы кружится голова, перед глазами будто полупрозрачную черную тряпочку опустили.
Волосы темными завитками прилипли ко лбу и вискам, кончики опалены и льнут к простому синему свитеру, теплому и едва колючему, с почерневшим левым рукавом, что сейчас закатан до локтя.
В комнату, не обращая на недовольное ворчание Ягге внимания, заходит запыхавшийся Валялкин и молча садится рядом с Зализиной. Улыбается уголками губ, почти незаметно, если не ждать этой гримаски несколько лет, и стирает дрожащими пальцами слезы с лица девушки. Та кривит губы, тщетно пытаясь изобразить радость, и порывается что-то сказать, а парень только качает головой, да прижимает палец к тонким, искусанным губам. Она смущается и замолкает на полуслове. Валялкин с видом фокусника достает из кармана старой, потрепанной куртки баночку с остро пахнущей гнилью мазью, которую аккуратно намазывает на обожженную ладонь. Лиза хмурится и сжимает здоровую руку в кулак, отчего острые ноготки впиваются в кожу и по пальцам течет струйка приторно-соленой крови. Ванька поджимает губы, на лбу у него выступает испарина, а сам он готов разве что не на коленях вымаливать прощение за причиненную боль. О том, что он сделает с тем, кто устроил своеобразное барбекю на драконбольном поле, он предпочитает не думать.
Снующую мимо Ягге, упорно не замечающую плачущую Зализину, он, должно быть, ненавидит сейчас сильнее, чем кого бы то ни было раньше. Ну и некромага с Лотковой, за компанию.

***
Катенька Лоткова сотни раз говорила сама себе, что красота ей только мешает – «одежка», по которой ее встречают, только для глупенькой блондинки и подходит.
Якобы.
А ей обидно до одури. Не честно.
Должно быть.
С детства девушке втолковывали, что она должна быть совершенной – во всем и всегда.
Идеальной.
И вот сейчас она с любопытством рассматривала свое отражение в зеркале. Левая щека внизу чуть обожжена, длинные светлые волосы обгорели на концах, истончившись и почернев – краси-иво.
Можно на секунду прикрыть глаза и представить, что было бы с ней, не приди на помощь Бейбарсов.
Вот только зачем?
Лоткова слегка повернула зеркальце, разглядывая лицо. Шрамы останутся – тонкой паутинкой у самого подбородка – незаметно.
Девушка вежливо улыбнулась Ягге, благодаря. Опустилась на жесткие, тонкие больничные подушки и отвернулась к стенке.
За спиной, скрытый ширмой, дремал некромаг, еле пришедший в себя после болевого шока. Трость у него обуглилась и рассыпалась черным, толстым, тяжелым и едва влажноватым пеплом – и где он только вторую такую найдет? Впрочем, не важно, уж что-что, а благодарить или, тем более, беспокоиться о нем Катя не собиралась. Ну и пусть, что не «по-светлому», но, кажется, хоть минимальную искренность паренек заслужил.
Жаль его.
Лоткова, вздохнув, повернулась на спину, рассматривая трещина на сером, затянутом паутиной потолке. Провела ладонью по лицу, стараясь не касаться болезненных ожогов.
Если честно, ей было до одури страшно.

Глеб с интересом следил за мыслями Лотковой. Делать в магпункте, по большому счету, было нечего, а трость, с помощью которой вполне можно было сотворить что-то мало-мальски интересное, сейчас горсткой пепла обретается где-то в углу.
Ну и зачем он спас эту девчонку?
Бейбарсов, нахмурившись, щелчком пальцев создал иллюзию тени, которая, будто серая краска, стеклась с краев ширмы к центру. Побродить по ночному Тибидохсу, что ли? Пронизывающие сквозняки, надоедливые приведения и сопящие в затылок Гроттерши – романтика… Мда, у Лотковой есть хоть один плюс – она не так надоедлива. Пусть это даже и немного обидно.
Наверное.
Нет. Ни капельки. Она ведь ничего не значит для него, правда же?
Ага, и не он ее спасал. Герой, тоже мне.
Глупость-то какая, и надо было ему жертвовать любимой ступой-тростью-курткой ради светлой праведницы? Только бы не благодарила.

***
Зигмунд Клопп, с застывшей улыбкой, прислонился к высокой, черного мрамора с серо-белыми прожилками, колонне. Стоящая напротив невысокая, в меру красивая девушка смущенно отводила взгляд, теребя пухлыми, с противно-розовым лаком на ногтях, молнию спортивной курточки.
Это даже забавно.
Самоирония. А что еще осталось, когда…
Ну а что «когда»? В шестнадцать-то лет пора бы уже перестать верить в сказки, мечтатель.
Интересно, а нет ли заклятия, чтобы проваливаться сквозь землю? Нет? Жаль.
« Таинственная Незнакомка», заметив недовольную мину Зигги, кашлянула, собираясь с силами.
- Привет? – кажется, она все больше спрашивает, нежели приветствует.
- Что? – Клопп с удивлением перевел взгляд с небольшой картины на противоположной стене на девушку. – А-а где Катя?
Верить не смотря не на что – слепо надеяться до последнего – почему бы и нет, в его-то годы.
- Катя? – дыхание сбивается, а во рту становиться невыносимо горько, как если бы она собиралась плакать. Но ведь она не будет? Сейчас. – Ка-акая Катя? О чем ты? Черт, ты же не думал, что…
- Не думал, - словно эхо. – Да, прости, мне пора.
Юноша, не глядя, сунул ей в руку розу и, чуть задев плечом, направился к выходу из замка.
По пальцам, с силой сжавшим колючий стебель, побежали струйки крови, и Вера, вопреки обещаниям любимых ею дешевых романчиков, когда отвергнутая героиня ничего не замечает, погружаясь в свое отчаяние, ойкнула, выронила розу и поднесла ладонь к губам.
Бо-ольно.
Ей не нравится. И мириться, значит, она тоже не будет. Вытерев выступившие слезы и перепачкав лицо красным – на вкус будто жидкая соль с ржавчиной - Попугаева со злостью взглянула на валяющийся на полу цветок. Затем, подняв его двумя пальцами, будто брезгуя, швырнула в открытое предварительно окно.
Не-на-ви-жу
Да, а вот это как раз в духе любимых книжечек. Уже можно заказывать мышьяк и подкладывать лезвия в пуанты? Ах, простите, это не из этого романа. А какая идея пропадает.
Впрочем, не суть важно. Главное – Вера Попугаева только что перестала верить в сказки и придумала себе первого в жизни настоящего врага – Катеньку Лоткову. Что ничем хорошим, разумеется, не кончится.
Нет, не обязательно для Катеньки.

А на сером безлунной ночью снеге, в темноте, вопреки все тем же романчикам, не знаково и совсем не красиво смотрелась слегка припорошенная мелкими, походящими на манную крупу, колючими снежинками уже чуть жухлая от мороза роза.
В рифму.

________________
К читателю:
Проды будут реже, так как те пять глав, что выкладывались на Гро и, следовательно, были написаны, кончились. это - уже новая. впрочем, постараюсь особенно не затягивать - раз в дня три-четыре.

_________________
Быть правым - сомнительное удовольствие. Удовольствие - суметь доказать, что другие не правы (с)